Разбор качества перевода рассказов М. Эме

Бывают переводы, безошибочно и точно передающие оригинал и тем не менее плохие, потому что они бесцветные, плоские и сообщают всему произведению налет серости и скуки. А бывают переводы хотя и грешащие неточностями, но безусловно заслуживающие названия хороших, потому что они дают правильное представление об оригинале и не коверкают, не обедняют русский язык. Они читаются с удовольствием, как оригинальные произведения. Но значит ли это, что можно закрывать глаза на ошибки, местами искажающие смысл произведения и незаметные для читателя, не знакомого с подлинником?

Ошибки бывают разные: и от небрежности, от спешки, когда прижимают издательские сроки, и от недостаточного знакомства с тонкостями иностранного языка, а иногда и от случайного «затмения», которое находит порой на любого человека, навязчиво заслоняя от него истину. Прощать эти ошибки нельзя, а устранять следует. Это — дело редактора. Ведь «ум хорошо, а два лучше». То, что упустил переводчик, случайно или по незнанию, не должно укрыться от бдительности «второго ума» — редактора. (Увы, немало есть у нас переводов, в которых участие редактора ограничивается его фамилией, напечатанной в начале или в конце книги.)

Можно сказать, что главная обязанность редактора — исправлять именно хорошие переводы, а не плохие. Против совсем плохих переводов редактор бессилен: их нужно либо выбросить, либо сделать заново. Никакие заплаты не превратят серое в яркое. В хороший перевод ошибки вкраплены, как чужеродные примеси, как «пятна на солнце» (иногда, правда, их так много, что они совсем его затемняют). Редактор — это реставратор оригинала. Его священная обязанность — тщательно и бережно восстановить поврежденные места, чтобы талантливое произведение заблистало своими подлинными красками.

Перед нами сборник рассказов современного французского писателя Марселя Эме под заглавием «Человек, проходивший сквозь стены» (М.: Изд-во иностр. лит., 1962). Переводчики Т. Исаева, И. Степнова, В. Дмитриев, М. Ваксмахер, Л. Урицкая, редактор Е. Орлова.

Самая первая задача редактора, приступающего к анализу работы переводчика, — дать общую оценку качества перевода, определить, насколько верно он воссоздает характер иностранного текста с точки зрения эмоциональной и стилистической окраски, отношения автора к людям и событиям, манеры и ритма повествования; не сглаживает ли он нарочитые шероховатости стиля ради «красивости» или, наоборот, впадает в неоправданную вульгаризацию и, в первую очередь, насколько текст удобочитаем на русском языке.

Надо сказать, что в большинстве своем данные переводы неплохие: они хорошо передают дух и стиль Марселя Эме, его блестящее и насмешливое остроумие, живость и непринужденность речи, неожиданность и парадоксальность ситуаций. Написаны они естественным, богатым языком, не впадающим в пресловутый переводческий жаргон.

К сожалению, все эти переводы в большей или меньшей степени испещрены искажениями и языковыми ошибками, вызывающими недоумение. Что это — небрежность или незнание идиоматических особенностей французского языка? Правда, говоря словами Чуковского, «наиболее распространенный в настоящее время переводческий метод — полное тождество целого при отсутствии сходства между отдельными его элементами». "Отдельные слова переводов далеко не всегда соответствуют отдельным словам оригинального текста, между тем как и смысл, и чувство, и стиль переданы с абсолютной верностью«1. Все это уже стало аксиомой. Но отсутствие сходства между отдельными элементами должно быть оправдано стилистическими или иными соображениями. Оно должно в конечном счете приближать к оригиналу, а не удалять от него. Можно согласиться, например, с переводом в «Польдевской легенде» слов «exclamation indignée» (возмущенное восклицание) словами «изощренная, оглушительная брань», — потому что дальше действительно следует поток ругательств (стр. 68). Но здесь речь идет о других, ничем не оправданных отклонениях (меньше всего их в переводах Ваксмахера, больше всего в рассказе «В ожидании», где многие места совершенно не поняты переводчиком Урицкой). Можно сказать, что переводчики, а вслед за ними и редактор, злоупотребляют этим санкционированным правом на несоответствие и несходство.

Самый простой способ — превращать отрицание в утверждение и наоборот. «Je ne me doutais pas» (я не подозревал) — «я так и знал» («Пословица», стр. 52). «Je me suis promis» (я решил) — «мне даже не пришла в голову мысль» («Декрет», стр. 45).

«L’inégalité de traitement» (неодинаковое отношение) — «равное отношение» («Сборщик налогов», стр. 82), «Sans inquiétude» (без тревоги) — «с беспокойством» («Пословица», стр. 57).

Аналогичным образом «l’après-midi» (после обеда) превращается в «следующее утро» («Сапоги-скороходы», стр. 111); «allocution» (пенсия) — в «заработок» («Талоны на жизнь», стр. 22); «purent organiser des banquets» (получили возможность устраивать банкеты) — в «были вынуждены дать банкеты» («Судебный исполнитель», стр. 120); «m’asseoir sur la table» (садиться на стол) — в более благопристойное «сесть за столик» («В ожидании», стр. 134); «hocha la tête» (покачал головой) — в «поднял голову» («Сборщик налогов», стр. 83). Если сказано, что часы стоят на 4 час. 10 мин., то их заставляют остановиться в 10 часов («Талоны на жизнь», стр. 20) и т. д.

Аналогичным образом географические названия становятся фамилиями и наоборот. Безыменные «cousins d’Argenteuil» (кузены, живущие в Аржантайле) приобретают дворянскую фамилию — кузены д’Аржантей («Сапоги-скороходы», стр. 101). С другой стороны, в Париже появляется новый квартал Борниоль, по-видимому, в честь гробовщика. В рассказе «В ожидании» людям нужно купить гроб. On chercha dans le quartier, Borniol n’avait plus en rayon. Дословно: Искали в квартале, у Борниоля больше ничего не имелось на складе. Переведено: «Искали гроб в квартале Борниоль, потом во всем районе» (стр. 138). «Rayon» (полка, отдел) понято как район. Путем такого же транскрибирования французских слов «Les héros du mystère» (герои тайны) становятся «участниками мистерии» («Талоны на жизнь», стр. 23). В рассказе «Декрет»: «les évenements... étaient inscrits dans toutes les mémoires» (события были у всех запечатлены в памяти). Перевод: «были записаны в мемуарах» (стр. 31). Кстати, слово mémoire — память — женского рода, а mémoire — записка, мемуары — мужского; в таком случае было бы tous les mémoires.

Вообще многозначные слова — это настоящие подводные камни, которые, как известно, доставляют переводчикам много неприятностей. Не всегда бывает просто определить, что означает хотя бы слово «prisonnier» — заключенный или военнопленный. Все переводчики данного сборника почему-то склоняются к первому и прибавляют для ясности слова «арест» и «тюрьма», хотя рассказы относятся к военному времени («Талоны на жизнь», «Декрет», «В ожидании»). Или слово «foyer» — очаг; какой очаг, фигуральный или настоящий, греющий? В «Пословице» старая тетушка «était venue s’installer au foyer en faisant valoir son grand âge et plusieurs maladies mortelles», то есть она поселилась у родственников, ссылаясь на свой преклонный возраст и разные болезни, из которых каждая могла стать смертельной. Перевод: «тетя Жюли, занимавшая место у камина, на что ей давали право возраст и многочисленные тяжелые недуги» (стр. 48).

Бывает и так: слово не двузначно, но похоже на другое — одна буква не совпадает. В той же «Пословице», когда вся семья следила за разговором отца с сыном, затаив дыхание («suspendait tous les soufflеs») слово «soufflе» переводчик почему-то прочел как «soufflеt» — пощечина: «пощечины не миновать, решила семья» (стр. 49). Так же «joie insolente» (нахальная радость) стала «необычайной радостью», вероятно, по сходству слов «insolente» и «insolite» («Сапоги-скороходы», стр. 105).

Из пестрой массы курьезов выбираю почти наугад еще примеры такого, мягко выражаясь, вольного прочтения текста: «il faut bien s’habiller» означает: ведь надо же одеваться, а вовсе не «надо хорошо одеваться» («Сборщик налогов», стр. 79); «vouloir à tout prix me faire acheter des bottes» — во что бы то ни стало заставить меня купить сапоги, а вовсе не «платить за них бешеные деньги» («Сапоги-скороходы», стр. 106); «la mine défaite» — с расстроенным видом, а не «с распущенными волосами» («Пословица», стр. 53); «jusqu’a une heure avancée» — до поздней ночи, а не «до часу ночи» («Человек, проходивший сквозь стены», стр. 13); «pardon?» с вопросительным знаком означает: простите, что вы сказали?, а не «просите пощады» («Сапоги-скороходы», стр. 93); «me donne entièrement raison» — вполне согласна со мной, а не «мне все объяснила» (там же, стр. 112); «ma fête» — мои именины, а не «у меня сегодня праздник» (там же, стр. 111); «nous aura mis dans un mauvais pas» — не «чуть не поставила нас в глупейшее положение», а именно поставила («Судебный исполнитель», стр. 117). Грозный оклик домовладельца: «Ah! non» — значит попросту: ну, нет!, а не «у вас нет?» (т.е. нет денег) (там же, стр. 123). «Vas-y» в устах болельщика футбола — давай, нажимай, а не негодующее «с поля!» («В ожидании», стр. 129); «Plus de chef, plus de plan» — нет больше командира, не будет и плана, а не «больше не будет ни командиров, ни планов» («Сапоги-скороходы», стр. 92). «Il y aura bientôt un mois que j’ai note le récit de mon aventure» — почти месяц прошел с тех пор, как я описал свое приключение, а не «лишь через месяц я описал» («Декрет», стр. 47).

Аналогичная ошибка и у другого переводчика. В рассказе «В ожидании» старик говорит, что месяц тому назад, когда его жена умерла («il y a un mois, quand elle est morte»), он хотел купить чернобурку взамен проданной, чтобы она не жалела о ней в могиле (очевидно, он хотел положить ей лису в гроб). Перевод: «Спустя месяц после ее смерти я решил купить новую лису, чтобы ей было спокойно в могиле» (стр. 129). Этот же старик говорит, что жена надевала чернобурку всего раз шесть — на какое-нибудь торжество, на крестины или званый обед: «elle l’aura mis quatre ou cinq fois, peut-être six, une cérémonie, un baptème, ou diner en ville». Перевод: «Лису она надевала редко... но зато это была настоящая церемония, как будто она собиралась на крестины или на званый обед» (стр. 128).

В «Польдевской легенде» гусары въезжают в рай, и в честь их «les trompettes célestes» (небесные трубы) играют военный марш. Надо полагать, что трубили ангелы, но в переводе они заменены гусарами: «всадники заиграли марш» (стр. 70).

Слова «valeur» и «vertu» означают не только ценность и добродетель, а еще многое другое: свойство, силу, величину. Если герой написал: «la valeur d’unе cinquantaine de pages» — это значит около 50 страниц, только и всего. Переводчик понял «valeur» в оценочном смысле, как высокое качество, и перефразировал это так: «пятьдесят страниц... написаны мною не без таланта» («Декрет», стр. 46). Так же подошел другой переводчик к слову «vertu». В «Сапогах-скороходах» богатая лавочница недовольна, что она оказалась в одинаковом положении с уборщицей: «Pouvait-elle croire encore à la vertu des catégories?» — то есть она усомнилась в действительности, незыблемости социальных категорий. Перевод: «Разве могла она верить в добродетель людей такого сорта?» (стр. 97).

От неправильно понятого слова особенно пострадало начало рассказа «Декрет»:

Что это такое? Кто может произвольно распоряжаться длительностью лета? И когда ее измеряли с точностью до четырех-пяти дней? У Марселя Эме совсем не то: le problème de l’heure d’été — проблема летнего времени. Ведь еще не так давно часы на лето переводились на час или на два часа вперед; отсюда и цифры 12 и 24, то есть один день или сутки. «Rien n’empêchait de l’avancer de 12 unités ou de 24, voire d’un multiple de 24» — ничто не мешало передвинуть время на 12 единиц (т.е. часов) или на 24, или даже на кратное 24-м.

Марсель Эме пишет в основном просто и ясно, но у него встречаются такие замысловатые психологические и стилистические тонкости, которые бывает трудно передать. И тогда в переводе появляется досадное упрощение и обеднение мысли. В «Пословице» отец заставляет сына поздно вечером писать сочинение. Мальчик представляет себе, как он просидит всю ночь и умрет на рассвете над этой пословицей («songeant à la mort à l’aube sur un proverbe»). Перевод: «ему придется cидеть над пословицей до самого утра» (стр. 55). Забавный образ стерт, обескровлен.

В «Декрете» герой сперва перескочил на 17 лет вперед, а потом вернулся на 17 лет обратно и заранее знает, что с ним случится в ближайшие годы. Автор стилистически обыгрывает эту ситуацию в парадоксальных сочетаниях: «mémoire l’avenir», «les souvenirs de ma vie future», которые было бы легко сохранить в переводе (память грядущего, воспоминания о моей будущей жизни и т. д.). Вместо этого читаем: «воспоминания о моей жизни за этот период» или «о прожитых мною вперед семнадцати годах». Кажется, пустяковое изменение, а весь аромат пропадает.

Особенно жаль прелестной фразы о младших детях, которых отец уже знал «в будущем», но которые при его возвращении в прошлое, еще не родились: «le souvenir de leurs visages d’enfants est en moi comme un espoir» — их детские личики живут в моей памяти подобно надежде. Перевод: «мне было уже труднее представить себе их лица» (стр. 45).

Жаль и выражений: «mépris cordial» (благодушное презрение), в переводе — «лицемерная сердечность» («Сапоги-скороходы», стр. 110) и «sourires de la vie» (улыбки жизни), которое переведено более шаблонным «милости судьбы» (там же, стр. 111). В том же рассказе бедная уборщица размышляет о разнице между нею и богатыми родителями товарищей ее сына: «ces gens qui allaient par couples» (эти люди, ходившие парами) передано словами: «у каждого была нормальная семья» (стр. 96). Так изящные мелочи становятся более плоскими и рассудочными, может быть более понятными, но в ущерб тонкости мысли.

В «Талонах на жизнь» переводчик не заметил, что «les damnés de la terre» — цитата из «Интернационала». Фразу «maintenant c’est nous les damnés de la terre» следовало перевести: теперь мы — проклятьем заклейменные, а не «теперь порабощены мы» (стр. 18).

В «Сапогах-скороходах» есть остроумное авторское отступление: «Le vrai drame, dans la tragédie classique, est celui des confidents». Перевод: «В классической трагедии истинные переживания всегда выпадают на долю наперсников» — совершенно искажает мысль автора. Ведь драму наперсников он видит именно в том, что у них нет никаких переживаний («ces braves gens à qui il n’arrive jamais rien») и они только и делают, что выслушивают излияния главных героев (стр. 107).

В «Талонах на жизнь» философская проблема относительности времени, одна из излюбленных тем Марселя Эме, кое-где смазана, упрощена, переведена в более «правдоподобный» план. Автор, как всегда, развивает парадоксальное исходное положение: если продолжительность жизни людей в месяц измеряется количеством однодневных талончиков, то для человека, имеющего более 30 талонов, в месяце окажется 35, 40 дней или еще больше. Люди, живущие нормально, не по талонам, об этом не подозревают; недоумевают только лица, незаконно пользующиеся продлением месяца: «les gens de ma catégorie qui se sont introduits en fraude dans ce prolongement du mois de juin, sont seuls à être déroutés» (стр. 28). Перевод: «люди, сбитые с толку, поверили россказням о продлении июня». Фантастичность снимается — переводчик решил дать по возможности реалистическое освещение этой заведомо нелепой ситуации.

В уже не раз упомянутом рассказе «В ожидании» приводится разговор нескольких людей, стоящих в очереди за хлебом во время войны. Люди высказывают непривычные, иногда парадоксальные мысли и чувства. И здесь во многих местах перевод оказался не на высоте, особенно в рассказе молодой женщины, у которой муж на войне. Оставшись одна, она поняла, что в ее прежней жизни было много неискренности и насилия над своими вкусами в угоду мужу и что ей было бы трудно к этому вернуться. Автор освещает закоулки ее души правдиво и не шаблонно. В переводе эти черточки сглажены или искажены, не поняты.

Остановлюсь только на самых несложных случаях. «Je n’arriverai pas à me faire croire que le sport m’intéresse» — мне не удастся убедить себя, что я интересуюсь спортом. Перевод: «Я не смогу заставить себя опять интересоваться спортом» (стр. 129). Разница крошечная, но нужно ли спорить о значении «чуть-чуть» в искусстве?

Дальше — хуже, уже не «чуть-чуть», а попросту искажение. Молодая женщина размышляет о том, как она изменилась за время отсутствия мужа: «Quel chemin j’aurai parcouru, presque sans sortir de l’appartement» (Какой путь я прошла, почти не выходя из квартиры). «Le plaisir que j’ai, c’est bien le pire, à n’écouter que moi, à disposer de moi» (Мне доставляет удовольствие — и это хуже всего — слушать только себя, располагать собой). Переводчик отнес все это к ее будущей жизни, когда муж вернется: «Какая жизнь меня ждет, если я всегда буду сидеть в четырех стенах? Слушать только себя, располагать только собой (а кем она располагала прежде? — Л. В.) — сомнительное удовольствие» (стр. 129). Далее переводчик (но не героиня) делает вывод: «Больше мне ждать нечего». У Эме вывод другой: «Je ne sais plus ce qu’il faut souhaiter» — уж и не знаю, что мне желать. Подтекст ясен: не знаю, желать ли мне возвращения мужа.

На этом прекращаю перечень неточностей и искажений, который можно бы увеличить примерно вдвое. Картина получилась неутешительная. В первую очередь виноваты, конечно, переводчики. Что касается роли редактора, то о ней судить трудно, не зная первоначального варианта переводов. Быть может, он проделал большую работу; быть может, устранил множество подобных дефектов; быть может, ему мы частично обязаны изяществом и непринужденностью языка, которыми отличаются все эти переводы. Но как бы то ни было, все вышеприведенные «перлы» ускользнули от его внимания. А ведь тщательное, кропотливое исправление смысловых ошибок — самая бесспорная обязанность редактора, хотя отнюдь не единственная. И вдобавок не самая сложная. Заменить отдельные неправильно понятые слова и выражения гораздо легче, чем переделать перевод, отклонившийся от стилевого ключа оригинала. И в данном случае сделать это было совсем не трудно, потому что, повторяю, почти все переводы в основном хорошие, они требуют не коренной переработки, а лишь устранения тех нескольких десятков ляпсусов, которые и делают их удобной мишенью для нападок.