Самое трудное для писателя, когда ему встречается редактор, который меркой своей работы считает не качество, а количество поправок в рукописи. Но откуда взялось, что редактор может подходить с такой меркой к писателю? Не потому ли, что встречаются авторы, которые сами это поощряют и слишком легко расстаются со своей мыслью при первом указании редактора? Они соглашаются с исправлением их фразы, так как сами недостаточно поработали над произведением.
Рукопись начинающего или стоящего в зените своего мастерства писателя ― это им выношенное и выкормленное живое существо, в котором изменить что-то, выправить может только он сам: даже самый лучший редактор делать это за писателя не должен. Он может лишь предложить исправление. Нельзя забывать об этом!
<...>
Самое трудное для писателя, умеющего выражать свои неоднократно продуманные мысли, когда он видит в рукописи фразы, выправленные рукой редактора. Это совершенно неправомочное вмешательство воспринимается писателем как чуждое их общей работе отсутствие такта. Ведь так редактор, сам не замечая этого, сводит все своеобразие данного автора к некоторой общей гладкой фразе. Нужно ли это? Нет, не нужно. И автор горячо протестует, и с чувством горечи от утраты контакта с редактором доходит до спора, до раздражения.
Но не редактор как человек виноват во многих осложнениях отношений с писателем, а метод редактирования, принятый многими издательствами. Метод этот требует известного пересмотра. Иногда автор думает, уж не существует ли впрямь в настоящее время неписаное правило, что редактор должен проявить себя в работе над рукописью как можно большим количеством указаний автору? Но за такой «видимой» работой, несомненно, теряется та настоящая его работа, которая состоит в прояснении мысли писателя, и эта работа — главная.